ДС

                   Вокзал, на котором не останавливаются поезда

         - Мальчик мой… - это она мне в мои сорок пять, она, которой девятнадцать исполнилось на прошлой неделе. – Мальчик мой! – с ее этим непонятным акцентом. Полька она что ли? Эстонка?

         Она не хочет говорить ни о чем кроме того, что происходит. Сейчас происходит.

«Прошлого нет, говорит она,  если есть настоящее. Если нет настоящего, есть лишь прошлое. Да надежда на будущее. Прошлое тогда прямо повязано на будущее. А настоящее, это как вокзал, на котором не останавливаются поезда…»

         Мы живем с ней на вокзале. Мимо грохочут, струятся, ползут поезда. Из прошлого в будущее. Из будущего назад в прошлое. По вагонам ходят контролеры, проверяют билеты из позавчера в послезавтра. Ссаживают на полустанках тех, у кого жирно проставлено «сегодня».

         Сегодня. Я не знаю, какой нынче день. Месяц. В нашем настоящем нет дат. Нет этих вех, отметок, шрамов. Все залито светом южной осени. Дрожащим пузырчатым солнечным светом. Ночь наступает только тогда, когда мы засыпаем. Посередине вокзала. На широкой с колокольчиками постели. Из свалки одеял и подушек видно окошко кассы. Старушки кассирши давным-давно нет. Она размечталась о поездке к внуку в Гренобль и ее сдуло вместе с сумкой и зонтиком прямо со старого деревянного кресла с прямой и пустой теперь спинкой.

          «Когда живешь в настоящем, учит она меня, нельзя мечтать. Даже маленькая, крошечная, как кузнечик, мечта может вышвырнуть тебя куда-нибудь в Дижон или Льеж. А уж тогда тебе придется лишь вспоминать меня да мечтать вернуться на этот вокзал… Но ты же знаешь, поезда здесь почти никогда не останавливаются.»

         Иногда мы гуляем с ней по платформе. Пахнет нагретыми шпалами, мазутом и распахнутым пространством. Даже на самом безымянном, затерянном полустанке пространство распахнуто, а время пугливо. Каждая маленькая станция, какая-нибудь дурацкая пригородная остановка, сразу же от дверей зала ожидания, от края платформы переходит в вечность. Вот отчего так тянет некоторых шагнуть с платформы под налетающий поезд. Вечность, это отсутствие времени, засасывает как черная дыра.

         С детства я любил этот, летящий впереди локомотива, ветер: вздымающий волосы, тепло бьющий в лицо, пропитанный запахами придорожных трав. Нет ничего более непохожего, несхожего, друг другу противопоказанного, даже враждебного, чем этот толкающийся ветер и вокзальные часы. Большой пыльный циферблат с двенадцатью цифрами и этот, платформу подметающий весельчак. Живущий между станциями, если ему лишь два-три сезона возрасту. Крепкий и мускулистый, если он работает на линии несколько лет. Мощный, иногда беспричинно злой, покашливающий после скрипа тормозов ветеран, редко останавливающийся на пути между конечными станциями. Есть, конечно, еще и ворюга, эдакий проходимец с международных линий. Этот задирает юбки, шлепает по щекам, лезет в карманы, сбивает шляпы. Он пахнет морем и чабрецом, цветущим лимоном и мускатным орехом…

Но это для тех, что проездом из вчера в завтра и обратно.

Ветер летит вдоль нашей платформы распустив рукава, мимо, свободно, а за ним вдогонку грохочет какой-нибудь скорый, спешит, торопится так, что и прочитать-то откуда он и куда – невозможно.

«Да и не нужно…, говорит она. Когда двое любят, чем больше они любят, тем меньше власти над ними имеет время. Оно оставляет им лишь свою сердцевину, лишь узкое звенящее магнитное поле, а широкие равнины бывшего и далекие горы будущего оно оставляет всем тем, кому не под силу любить. Ведь это трудно – любить. Трудно быть жидким, постоянно перетекать в другого и обратно. Тот, кто устанет первым – затвердевает. Почти все люди – дезертиры любви. Они ее не выдерживают, удирают в самоволку, отказываются жить на одной единственной напряженной гудящей ноте. Просят перерыва. Обещают вернуться. Они не знают, что в любовь нельзя вернуться. Что она не бывает второй раз. … Она может быть другой, если повезет. Еще более грандиозной на еще более пустынном, солнечными лучами изрешеченном вокзале. Но чаще всего она идет на убыль, если вообще случается повторно. От вокзала тогда остается какой-нибудь задымленный галуасом угол, какая-нибудь каменная скамейка. И сквозь дым и грохот наверняка будут видны простые смертные с чемоданами и рюкзаками, с кричащими детьми и ноющими стариками. Будет нести растворимым кофе из недалекого буфета и подгорающим хлебом…»

Иногда, когда она спит, разметав по подушкам иссиня-черные волосы, я смотрю на ее розовую шею и влажную после любви грудь и осторожно, чтобы не пустить волну в сторону прошлого, вспоминаю, как мы оказались здесь. Ни она, ни я друг друга не знали. Я собирался в Арль, у нее был билет до Парижа. Вокзал гудел как гигантский улей, сквозняки гуляли по всем направлениям, подъезжали такси, скрипели тележки нагруженные багажом, хлопали двери, хрипел динамик над кассой. Ты что-то спросила, я что-то ответил. Мы стояли под гигантской картой страны, по которой цветными огнями бежали поезда. Внизу было море, на западе океан, наверху – Ван-Гог и еще дальше – фиорды. Я взял тебя за руку, ты подняла, блуждавшие до этого по сторонам, глаза. И народ стал покидать вокзал, уходить, оборачиваясь на нас, иногда весело, иногда угрюмо оглядываясь, поезда налетали все чаще, забирая, откачивая людей с платформ…

Потом остался лишь станционный смотритель в форменной фуражке, с флажком под мышкой. Он внимательно осмотрел дверцы камеры хранения, на всякий случай запер своим ключом открытые, прошел в двух шагах от нас и мы услышали его: -Так-так… Он вышел в город и пошел по направлению к далеким мрачным домам и все такси потянулись за ним и лишь в кассе осталась старушка со своим вязанием и дурацким телефоном из прошлого века, по которому она и сообщила, что не прочь повидать внука в Гренобле и тут ее и сдуло…

Было тихо, как в церкви. Новый чистый воздух наполнил своды, цикада попробовала лапкой тишину, цветным вихрем промчался скорый, запахло недалеким югом, приморской хвоей и розмарином…

Я не знаю сколько времени мы здесь. Часы идут, но так, что кажется, что они стоят на месте. Кровать, на которой ты спишь, мы выкатили из коридора багажного отделения. Она была застелена тремя, шелком стеганными, одеялами черного с фиолетовым цвета. Такими же переливчатыми были и простыни и твоя нагота на них была еще бесстыднее и еще невероятнее, чем просто под этим пустым куполом. Ты уверяла меня, что пока мы способны переливаться друг в друга, друг друга любить, никто не войдет, никто нас не потревожит и поезда будут лететь мимо и мимо, словно над самим вокзалом гигантскими буквами выведен какой-то строжайший запрет.

Но я знаю, что всему настает конец. Любовь может быть больше жизни. Но тогда она должна с этой жизнью расстаться. Она не может быть в меру этой жизни, один к одному. Такого не бывает. Разве что в романах или в опере, а это вранье. Все остальное – подделки разного сорта. Мы все, на самом деле, фальшивомонетчики. Мы все пытаемся отлить из меди со свинцом этот тяжелый луидор.

Поэтому я уже могу сказать, как все кончится. Сначала раздастся скрип высокой двери. Запахнет городом, дождем и бензином. Потом мы услышим шаги. Если придут за тобой, это будут тяжелые шаги уверенного в себе мужчины. Если за мной – медленная дробь каблуков, от которых кровоточит камень. Он возьмет тебя за руку или она посмотрит мне в глаза, щелкнет окошко кассы, и в вихре, в огнях, с грохотом у платформы «А» остановится поезд. Все шесть дверей распахнутся одновременно, толпа хлынет сплошным потоком, разгоряченная потная толпа, застучат по камню колеса чемоданов, весело засмеется смуглая карлица, войдет и станет под карту рослый полицейский. Захрипит над кассой динамик, одна за другой подкатят машины такси.

И плотная эта толпа пойдет на нас, а потом сквозь нас, потому что для всех остальных мы все еще не существуем, нас все еще нет, мы лишь начали затвердевать, вылепливаться из нашего прошлого, уплотняться под усиливающимся давлением наших биографий, того, что с нами было раньше, но еще больше – того, что с нами будет.

И узкий зазор между секундой, ушедшей в прошлое, ставшей бывшей, и той, что все еще собирается набежать, с металлическим скрежетом скроется между двумя блестящими вертикальными лезвиями.

2-3 сентября 2006 г.