ДС

Между головокружением и страхом

«Каждый вечер я крался за нею по Головинскому проспекту, не решаясь заговорить. Денег у меня для нее не было, да и слов – неутомимых этих пошлых и роющих слов любви – тоже не было..»

Гениальная находка Исаака Бабеля – «роющие слова любви»! Знание этих роющих слов - секрет напористых и удачливых соблазнителей. Слова роют яму, в которую падает жертва, слова срывают препятствия, отделяющие желание от предмета желания.

Переход от животного к человеческому и дальше опять к животному, но уже вдвоем, почти всегда драма, а если не драма, то комедия. И будь то Джульетта, Эмма Бовари, Анна Каренина или мадам де Турвель, смысл домогательств, вектор страсти неизменно один и тот же: плоть, секс.

Стратегия совращения, соблазна, бывшая искусством в эпоху Возрождения и ставшая «нежной» наукой в эпоху романтизма, превратилась в войну полов в ХХ веке, достигла легкости и зрелости в десятилетия сексуальной революции и распалась на составные под ударами контрреволюция СПИДа. Накал страстей, пылавший ночной иллюминацией парижских Больших бульваров, угас до тления 30 ваттной лампочки и, если и не сошел на нет, превратился в нечто новое: в страсть по расчету, страсть с расчетом, с элементом рационального, с подсчетом степени риска и исчезновением спонтанности… Или же - в тотальный пофигизм.

Я помню невзрачного дядю лет сорока у входа в метро Маяковское, на дворе были тусклые семидесятые. Он появлялся там часов в семь вечера, когда народ спешил разъехаться по домам. Держа в руке типичный пузатый портфель, а в другой, полуопущенной, сигарету, он заглядывал в лицо каждой встречной женщине и безразличным голосом спрашивал: - Переспать интересуетесь?

Это не анекдот, это живой человек, замеченный не только мною.

Лет эдак двадцать спустя я наблюдал в Париже в Люксембургском саду приятеля, партнера по теннису, аргентинца по кличке Коко, который в шортах и с ракеткой под мышкой стоял в алее, пересекавшей Люко с запада на восток, и точно так же, как московский мужичек, но чуть грубее, спрашивал спешивших мимо студенток и бейби-ситеров: - Пойдем трахнемся?

Коко уверял, что где-то на счете в 60, одна из девиц кивает головой в знак согласия. Я нарвался на него прошлой весною возле ворот стадиона Роллан-Гаррос. Он устроил пробку, перегородив своим мотороллером дорогу спортивной «Ауди», он уговаривал даму, сидевшую за рулем, провести с ним вечер.

Коко – типичный Казанова наших дней. За его напором нет и тени стремления к этому таинственному замыканию, которое один писатель назвал: – «мы обменялись телами»… Коко нужна победа. Победа над женщиной. Особенно – недоступной, красивой или богатой. Он не Гумберт Гумберт, его не интересуют малолетки. Кстати, Набокову по нашим-то временам и скандалам с педофилами вряд ли удалось бы тиснуть «Лолиту» даже в Париже.

Психоаналитик сказал бы, что Коко пытается в повторяющихся актах соблазнения победить мать. Покончить с ее властью. С любовью к ней. Подчеркну: не с ее любовью, а с любовью к ней… Зигмунд Иванович Фрейд напоминал: «В каждом половом акте участвуют по крайней мере четыре персонажа». Когда Жан, после ужина в кабачке «Устрица с Половиной» приводит домой Жанну, в акте соблазнения, в игре в поддавки участвует с его стороны – его мать, со стороны Жанны – ее отец. Подчеркну – «по крайней мере…»

Роман, как жанр, это учебное пособие по соблазнению, совращению. Большинство инструкций устарело: либо отсутствует пейзаж, либо обветшала мебель, либо вышли из моды платья с сотней пуговиц, на расстегивание которых шло столько сил. Один роман однако остается непревзойденной вершиной, не смотря на кружева, ботфорты, шпаги, китовый ус и черти из чего сделанные румяна… Это «Опасные связи» генерала артиллерии Шодерло де Лакло, 1782 год. Говорят молодой Стендаль нос к носу столкнулся со стариком Лакло в миланской «Ла Скала» и, будучи с ним лично не знакомым, отвесил глубокий поклон…

Странное дело, не преподают ли артиллеристам нечто помогающее им в осаде этих самых крепостей женской неприступности? Ведь и Лев Николаевич Тэ с величающим умением подошел к этой проблеме. Хотя, впрочем, он мог бы сказать точно так же, как Флобер об Эмме Бовари: «Каренина – это я…»

Но «Опасные Связи» все же совершеннейшее mode d’emploi: хладнокровие и цинизм здесь такие же необходимые элементы, как и галантность и такт. Владимир Набоков вдоволь поиздевался над техникой совращения. Все попытки Гумочки провести операцию под наркозом неведенья, тем самым защитив Ло от травмы, а самого ГГ от хлада наручников, были сведены на нет пионерской бодростью Лолиты и ее вполне механическим знанием использования мужского полового фаллоса. Набоков-иммигрант сводит счеты с молоденькой Америкой, доказывая, что тайна страсти для нее не существует, потому что Форд изобрел автомобиль... Но Г.Г. продолжает страстно любить Лолиту зная отныне наверное, то есть после сцены «обратного» совращения, что она механическая кукла. Метаморфоза по технологии Пигмалиона в данном случае невозможна.

Но здесь есть и иной ход, здесь запрятана и другая истина. Слабый пол не женщина, а мужчина. Не он, как ему кажется, соблазняет, не он берет, а она. Женщина постоянно излучает это свечение соблазна, этот свет, видимый или невидимый, на который летят молодые Ромео, Вальмонты, Родольфы, Вронские и Гумберты. Страсть проявляется как власть до тех пор, пока ею не пресытились. Умница Нана Эмиля Золя знает как поддерживать накал, как простой аппетит превращать в обжорство страсти… За это знание она и расплачивается.

Сам по себе роман, как и наука соблазнения, совращения, все разновидности Джакомо Казановы созданы, однако, запретом. Ни греки, ни римляне не были знакомы с занудством затяжного процесса соблазнения. Христианство, введя понятие греха, ввело заодно и понятие соблазна. Соблазнитель, само собой, превращался в дьявола. И Казанова и Вальмонт подсудны прежде всего морально, греховны не граждански, а перед Церковью. И изучение самой биохимии соблазна, страсти стало возможно лишь после секуляризации общества. Так революции психоанализа предшествовали работы таких пионеров сексологии, как Рихарда фон Крафт-Эбинга и Хавелока Эллиса. И медленно, но с ускорением, Грех и Наказание стали растворяться в личной свободе современного человека.

Увы, свобода не существует сама по себе, ее как огонь, нужно поддерживать. Главный фундаментальнейший страх человека это - страх неизвестного, в радикальной форме – страх смерти. Он и создает религиозные структуры, защищающие психику от этого страха, структуры, предлагающие, за счет приятия той или иной версии, освобождения от страха. Но в таком случае приходится расплачиваться собственной и именно личной свободой. В том числе и свободой от угрозы наказания, кары за то, что опять превращается из эроса в грех. И здесь и обрывается то, что мы привыкли называть современностью и начинается новое средневековье, географическую карту которого можно невооруженным глазом узреть на политической карте мира.

А соблазн? Грубые и нежные игры совращения? Талант здесь зависит от актеров. А качество их игры от опыта и вдохновения. «У русских, - писал Хавелок Эллис,- какой-то таитянский секс..» Написал он это в самом начале ХХ века. В ту эпоху отечественные Содом и Гоморра все еще были в лесах…